Мужество… Помимо таких характеристик, как стойкость, доблесть и отвага, это слово означает еще и духовную крепость, огромное терпение и постоянство. В этом очерке речь пойдет о маленькой хрупкой женщине с тихим, едва слышным голосом, чья крепость духа намного превосходит крепость ее телесной оболочки. Это самобытная зеленокумская художница

Ирина Индиенко

Однокурсники называли ее Индией. Возможно, натолкнула их на это прозвище фамилия Ирины — довольно редкая и красивая. Но что-то есть и в ней самой, вызывающее ассоциации с далекой, овеянной легендами страной, где джунгли соседствуют с неприступными горами, в роскошных храмах обитают многорукие богини, а щиколотки женских ног охватывает множество браслетов-колокольцев. Там в прудах цветет белоснежный лотос, по улицам вышагивают добродушные слоны и зазывают на площадях прохожих фокусники и маги.

Место, где родилась Ирина, совершенно непохоже на эту страну грез и приключений, которую, возможно, она когда-нибудь навестит. На ее родине выжженные солнцем степи простираются до самого горизонта, заполняя взгляд унылой скудостью пыльных трав и выцветшего белесого неба. Зеленокумск — небольшой городок, затерявшийся в бескрайних ставропольских степях. Здесь находится дом Ирины, здесь в тишине и уединении проходит ее жизнь.

Родом она из крестьянской семьи, где привычен тяжелый труд дотемна, где женщины, надвинув на брови туго повязанные платки, не разгибают спины над бесконечными грядками. Очень часто мать Ирины, подперев лицо жесткой натруженной рукой, недоуменно смотрит на расписанный дочкой холст и вздыхает: баловство все это, глупости. Она часто кивает ей на бывших одноклассниц, что успели и замуж выйти и профессиями приличными обзавестись. Кто продавец, кто бухгалтер, кто фельдшер, кто по следам дедов и отцов-крестьян пошел — земля всегда прокормит, без куска хлеба не оставит.

Откуда в Ирине тяга к карандашу появилась, мать не упомнит, хоть и огорчается, что не уследила и не пресекла вовремя дочкиного увлечения. Зато обрадовались в Зеленокумской художественной школе, когда обнаружили у девочки явные способности к рисованию. Ирина и сейчас дружит с супругами Александром и Людмилой Самуйловыми, которые первыми помогли ей прикоснуться к миру кистей, красок и ощущения огромного, безмерного счастья, когда из штрихов, линий и вроде бы бесформенных пятен рождается чудо. И сотворено это чудо собственными руками.

Ирине нравилось учиться. Окончив школу, она поступила в Ставропольское художественное училище, где познакомилась с замечательным педагогом Ольгой Николаевной Калинской, которая многому ее научила, многое дала. Через четыре года вслед за подругой Ирина уехала в Сибирь, в Красноярский художественный институт.

Этот период жизни Ирины, эти восемь лет «сибирской ссылки» были самыми счастливыми. Ей больше нигде и никогда не жилось так радостно и светло, как в Красноярске. Большой трудолюбивый город, заполненный прямодушными доброжелательными людьми. Общежитие с неприхотливым студенческим бытом, друзья, общие интересы и увлечения, жаркие споры об искусстве и смысле жизни. Это была молодость — веселая, беззаботная, уверенная в счастливом и благополучном будущем.

Никогда в жизни Ирина не забудет поездки на Байкал, острова Японского моря, стажировку в музеях Санкт-Петербурга. Сколько было открытий, новых впечатлений, знакомств! Мир оказался таким огромным, ярким, многообещающим. Больше всего Ирина любила занятия на пленэре, когда голова кружилась от дурманного разноцветья, разнотравья сочных сибирских лугов. А тишина леса после шума и сутолоки городских улиц просто оглушала. Ей казалось, что из глубины березовой рощи, еще по-весеннему прозрачной и светлой, исходит хрустальный звон — едва различимый, тонкий, волшебный. Солнце путается в еще клейких веточках, воздух кажется нежно-розовым, дрожащим от свежести и чистоты.

Потом… все кончилось. Затосковала постаревшая мать, которую стали одолевать болезни и одиночество. Ирина вернулась в Зеленокумск — город бескрайних степей и по-казачьи лихих ветров. Их маленький дом заполнился холстами и красками, яркими домоткаными половичками и кувшинами с букетами из сухих цветов.

Сначала соседи с любопытством поглядывали в сторону Ирины, забегали школьные друзья, старые знакомые. Постепенно этот интерес угас. Они с вежливым равнодушием разглядывали ее картины, изображавшие такие привычные предметы их собственного быта — старые венские стулья, приземистые горшки с фикусами и кактусами, вышитые застиранные рушники. Пожимали плечами: стоило ли этому учиться столько лет? «Что ты малюешь всякую ерунду, рисовала бы лучше горы!» — ворчала вслед за соседями мать. Она вообще считала, что артисты, музыканты, поэты, художники и прочие представители богемы — обычные бездельники, не желающие работать.

«Живопись — это огромный и нелегкий труд. Художники часами стоят у мольберта и вкалывают. У них даже нет собственной музы, потому что раньше живопись считалась ремеслом, а не искусством. И мольберт назывался станком», — пыталась возражать Ирина особо ретивым критикам. Потом от всех этих разговоров и взглядов закрылась, отстранилась, потухла.

Художникам свойственен уединенный образ жизни, утешала себя она. Живопись индивидуальна, замкнута на личности художника, погружении внутрь, неслышном окружающим бесконечном монологе. Ирина вспомнила, как в Красноярске одна пожилая женщина попробовала себя в роли натурщицы. Через несколько дней позирования не выдержала: «Здесь очень гнетущая атмосфера — все молчат, не разговаривают, погружены только в работу. Вы не замечаете, как у вас тяжело». И больше не пришла.

Сама Ирина давным-давно научилась справляться с грустью. Есть музыка — вечная, мудрая, животворящая. Есть стихи Пушкина, Цветаевой, Окуджавы. А еще в мире существует японская поэзия — танка и хоку. Лаконичные изящные фразы, внешне, вроде бы, и не связанные между собой, но такие емкие, полные глубочайшего смысла и красоты. Можно не знать, не принимать японскую культуру, но не поддаться очарованию и совершенству японской поэзии невозможно. Наверное, под ее влиянием появился на свет «Натюрморт с драпировкой».

Развлекает Ирина себя еще и рукоделием. Мамина старшая сестра была мастером мужского костюма и в свое время обучила портновскому ремеслу племянницу. Теперь Ирина может и платьице себе сшить, и кружева к нему связать. А еще ей нравится собирать из лоскутков разноцветные половички и покрывала — своей радужной веселой пестротой они разбавляют привычное однообразие ее дома, ее жизни. Почему-то называются эти половички чопорным английским словом «пэчворк», хотя милее и естественнее занятия для русской души найти трудно.

Чего Ирина не любит, так это кашеварить, кастрюли и поварешки вызывают у нее скуку. Поэтому, как всякий творческий человек, она и на кухне предпочитает экспериментировать. Однажды вычитала в немецкой кулинарной книге рецепт булочек с чесноком и свеклой. Удивилась странному сочетанию продуктов, попробовала испечь, и, как ни странно, булочки получились отменные. Но чаще ей приходится результаты подобных экспериментов либо «оценивать» самой, либо потчевать ими всю окрестную живность. При этом хвостатая братия ее творчество воспринимает вполне благосклонно.

Счастлив тот, кто умеет довольствоваться малым и в этом малом находить прекрасное. Как замечательно после долгой прогулки возвращаться в домашний уют, сменять усталость на дремотную ласку теплого пледа, на горячий чай из пахучих трав, а после браться за кисть и с новыми силами, мазок за мазком, оживлять увиденное, прочувствованное, осмысленное.

Ирина не придумывает сюжеты своих картин, она просто отображает окружающую ее жизнь. Сухоцветы в глиняных кувшинах, мягкие изломы смятой ткани, скрипучая, шагнувшая из старых сказок прялка, рассыпанные по столу груши — все так обыденно и просто и одновременно удивительно поэтично. Ее работы отличаются нарочитой декоративностью и плоскостностью изображения. Краски чуть приглушены, размыты, но пропитаны таким ярким светом, такой жизнью, что вбирают, втягивают в себя взгляд. Ирина очень тонко чувствует игру света и тени, ее графические натюрморты поражают своей эстетикой, прозрачностью и чистотой линий, ошеломляющей вибрацией воздуха. Ее натюрморты классичны и хороши — ясностью композиции, изысканностью исполнения, врожденным, интуитивным чувством вкуса и меры.

Многие годы Ирина остается верна когда-то избранным темам, главная из которых — тема старости. В ее картинах много пожилых людей, которые являются символом прожитой жизни, накопленного годами опыта, житейской незамысловатой мудрости и бесконечного терпения. «Старость не может быть некрасива», — убеждена Ирина. В изборожденных морщинами лицах, глубоких глазах-колодцах, узловатых натруженных руках, умиротворенно лежащих на коленях, потертых душегрейках и старомодных платьях сконцентрирован такой сгусток нежности, трепетной почтительности, сочувствия и любви, что судорога перехватывает горло. И только душевная чуткость и бережное отношение художника к своим персонажам, проглядывающая в работах легкая ирония и улыбка смягчают драматизм изображения.

Вторая любимая тема художницы — кошки. Как, оказывается, эти грациозные красивые животные умеют позировать! Вытянув мягкие когтистые лапки, свернувшись клубочком или выгнув изящные спинки и распушив хвосты, они глядят с ее картин умными, все понимающими глазами. Эти совершенные создания природы снисходительны к людским слабостям, они позволяют содержать, любить и холить себя, а взамен дарят тепло, уют, спасение от одиночества и неназойливую привязанность к хозяину. Ее роскошный «Белый кот» красив какой-то космической интеллектуальной красотой; разноцветный лоскутный «Кот-птицелов» — сплошное лукавство и озорство. Художница пишет свое любимое усато-полосатое племя весело, легко, не скрывая искреннего восхищения.

Вызывает неподдельный интерес серия рисунков «Старая фотография». Выполненные карандашом и ластиком, игольчатыми ломкими штрихами, черно-белые, легкие, они напоминают довоенную хронику с мерцающей, потрескивающей в тишине старой кинопленкой. Супружеские пары, напряженно застывшие перед фотообъективом, выглядели бы забавно, даже несколько карикатурно, если бы мгновенные, точные прикосновения грифеля к бумажной белизне не создали эффекта старины, припорошенности пылью времени. Поэтому и рождается вдруг чувство тревоги, что костюмная пара жениха могла смениться суровой серостью шинели, а белая газовая фата — на черный вдовий платок.

Трудно передать словами мироощущение художника. С одной стороны, это пристальный и добрый взгляд на повседневную жизнь, умение поэтизировать ее детали, какие-то очень простые бытовые вещи. С другой стороны, некая отстраненность, взгляд с высоты птичьего полета, философское осознание бренности этого вечного и удивительного мира красоты. Именно такие мысли появляются при созерцании картины Ирины Индиенко «Озеро» — опрокинутое пространство в сиреневато-розовой дымке, прозрачные прямоугольники деревьев, небольшие озерки с отраженными в воде облаками, безмятежно пасущееся стадо по берегам.

Любопытен взгляд художника на себя. С грустной иронией рисует она маленькую тряпичную куклу, беззащитно и доверчиво протянувшую руки окружающему миру — пестрому, лоскутному, балаганному.

Удивительна доброта этого человека, то радостное, мудрое восприятие жизни, которое вопреки всем обстоятельствам живет во всех ее картинах и рисунках. Ирина Индиенко — инвалид с детства, каждый шаг дается ей трудом и болью. «Иногда мне хочется подскочить вслед за другими, побежать вдогонку за ветром. Побежать легко, быстро, едва касаясь земли», — грустно вздыхает Ирина. И не позволяет себя жалеть.

Ее бывший педагог Ольга Николаевна Калинская, с которой художница до сих пор поддерживает дружеские отношения, отзывается о ней как об очень сильной и целеустремленной личности. «За внешней сдержанностью Ирины скрывается очень чуткий и эмоциональный человек. Мы не так часто с ней встречаемся, но после каждого общения я чувствую, что она подстегивает меня к творчеству. Вновь хочется рисовать, вернуться к прошлому. Так влиять на людей посредственный художник не может. Удивительно, что жизнь в глухой провинции не понизила уровень ее мастерства, материальные проблемы не допустили компромисса в творчестве, ненужного влияния модных тем. Вопреки жизненным обстоятельствам, вопреки слабому здоровью она закалилась духом, стала сильнее. Я очень люблю и ценю ее как человека и художника».

Говорят, что человек проживает несколько жизней, и в его подсознании сохраняются воспоминания о прошлом. По своим отчетливым, очень подробным и ярким снам Ирина абсолютно уверена, что когда-то жила в Древней Греции, а через несколько веков возродилась в Голландии или Дании. Возможно, поэтому любимым художником Ирины стал голландец Ян Вермер Делфтский, не оцененный современниками в XVII веке и пользующийся почтением нынешних импрессионистов. Не имея возможности путешествовать самой, Ирина очень радуется тому, что в путешествие отправились ее картины, их можно увидеть в частных коллекциях в Америке, Англии, Германии, Израиле.

На вопрос, есть ли у нее мечта, Ирина задумывается. И тут же улыбается, вспоминая слова своей институтской подруги: «Всем ты, Индия, хороша, только слишком правильная, нет в тебе никакого авантюризма». Правильно, нет. Только никто не знает, сколько дерзновенных мыслей рождается в ее голове, сколько эмоций и чувств теснится в груди. Она улыбается им наедине, лелеет их в тишине рассвета. Романтики верят в то, что мысли и мечты материализуются. Только этого надо очень и очень хотеть.

За четырнадцать лет жизни в Зеленокумске Ирина Индиенко привыкла к затворничеству, безропотно и смиренно приняла свое уединение. Конечно, ей хочется простора, иного масштаба, иного ритма существования. Она часто вспоминает Красноярск, где была молода, счастлива и полна надежд. Только не входят дважды в одну и ту же воду. Вспоминается и Санкт-Петербург, который, в отличие от базарно-вокзальной Москвы, восхитил ее монументальной торжественностью красоты. Как жаль, что Ирине не осилить его промозглого слякотного климата. Этим летом в Пятигорске в знаменитом музее Михаила Лермонтова, состоялась выставка ее работ. Люди рассматривали картины и рисунки, подходили к ней с комплиментами, журналисты просили интервью. Индиенко терялась от внимания, смущалась, но была счастлива. Оказалось, что ее коты, ее домотканые коврики, прозрачные леса и милые сердцу бабушки нравятся не только ей.

Пятигорск Ирина обожает — за кривые улочки и старые дворы, уютные скверики и красивые цветники. Что-то есть в нем необыкновенное, игрушечное, декоративное. А какие симпатичные здесь трамваи — яркие, быстрые, задорные, они придают необыкновенный шарм южному курорту, особый колорит. Убери трамваи с улиц — и потеряется город, поблекнет. Здоровье мешает Ирине часто приезжать сюда, но как только появляются у нее новые работы, спешит она в Пятигорск, в кофейню Гукасова к известному на Юге России галеристу Семену Караковскому. Трудно ей с больной ногой и громоздкими холстами по маршруткам мыкаться, неудобно, но знает она, что встретит ее Семен Михайлович приветливой добродушной суетой, замурлычет, заурчит над картинами. В рамы их оденет, зажмурится удовлетворенно, развесит по стенам галереи — любуйтесь, люди дорогие, приобретайте.

Хорошо ей в Пятигорске, комфортно. Остаться бы навсегда в его говорливой сутолоке и блеске многочисленных кафе, в канделябровом цветении каштанов и ослепительном ночном свечении красавицы телевышки. Хорошо бы! Подумает Ирина так, улыбнется, но тут же затревожится, заволнуется ее сердце. Да и как иначе, если за сотни километров от Пятигорска поглядывает на замершие стрелки часов старушка, прислушивается к скрипу калитки, вздыхает ворчливо.

И тогда спешит Ирина в свой маленький домик, к заветному мольберту и кисточкам, что теснятся в стеклянной банке, к очередному пушистому красавцу, которому пора погладить упругую спинку. И к женщине, что жалеет сердцем свою непутевую никчемную дочь.

…Специалисты говорят, что если художник до мельчайшей детали представляет свою будущую картину, если неукоснительно и строго следует заранее выстроенному плану, без отступов и импровизаций, то можно не начинать ее писать вовсе. Ирина Индиенко уже много лет стоит у мольберта своей судьбы, терпеливо и тщательно смешивает краски, бережно трогает кистью холст. Что получится, никто не знает. Не знает этого и она сама — маленькая зеленокумская художница со странным и романтичным прозвищем Индия. Она лишь упорно и мужественно рисует свою судьбу, рисует светлыми, добрыми и жизнеутверждающими красками.

Елена Куджева