Я не отходил от отца ни на шаг, спал рядом с ним в одной комнате. Бегал я только в сад, огород, в лес, чтобы принести отцу какой -нибудь гостинец: груш, винограда, малины или ещё чего-нибудь. Отец гнал меня от себя, но я видел, что он делал это неискренне - ему тоже хотелось, чтобы я был рядом с ним.
     Раз мы с братом пошли за винрградом в колхозный сад. Дед - сторож сам нам выбирал самые спелые гроздья, обычно приговаривая: "Такому человеку, как Иваныч (так моего отца звали обычно на селе) отберём поспелее!" Дед на этот раз постарался. Он нарезал нам с полведра душистого муската. Мы помыли виноград у артизианского колодца и направились в село. Вдруг послышался гул моторов.

    Потянулись месяцы оккупации. она, надо сказать, у нас продолжалась около пяти месяцев. Немцы разрешили функционирование начальной школы. Я ходил во второй класс. Учились по советским учебникам, причём изучались только тексты не касавшиеся политики. Школа была предоставлена сама себе. Никаких принадлежностей не было. Уже со второго класса я постигал искусство письма на газетной бумаге. Я оказался большим авторитетом среди своих товарищей, т.к. дед, человек не очень твёрдых религиозных убеждений, предоставил в моё полное расаоряжение библию и евангелие. Я рвал эти святые книги и шил из них тетради. На эти же листы я выменивал у товарищей ржавые перья, чернила, огрызки карандашей.
     Полицейские и головы (волостной и артельные) особенно в первые месяцы не безобразничали, т.к. в селе немцев почти не было да и сами слуги новой власти чувствовали, видимо, её непрочность. Их хорошо предостерегли от чрезмерной услужливости оккупантам... Один из полицейских, выдавший немцам не успевшего эвакуироваться коммуниста, исчез из села и был найден через несколько дней в лесу повешенным с коротенькой надписью на груди "Иуда!"
     Мой дядя - старейший механизатор МТС эвакуировался по собственному почину, угнав в Грозненскую область трактор с комбайном. Наши семьи осиротели и очень тесно сблизились. Я сообразил, что отец скрывается где-то близ села, потому что, когда я завёл о нём разговор, мать меня резко оборвала и потребовала, чтобы я не болтал об отце ни слова. Я вначале обиделся на неё. Но потом понял, что она права, хотя с братьями и сестрой я продолжал разговоры оботце, правда шёпотом.
     Помню очень забавный случай, который произошёл у нас в школе в 3-ем классе. Учительницей там была молодая русская немка, закончившая нашу сельскую среднюю школу перед войной. Вернее, её мать была немкой, а отец - русский. Один из её учеников не был в школе и спросил у товарища, что задали на дом. Тот показал ему текст о борьбе Щорса с немецкими оккупантами на Украине в 1918 году. Незадачливый прогульщик пришёл в школу и был первым вызван на уроке чтения. Учительница, услышав текст, звучавший весьма злободневно, закатила истерику и бросилась на ученика с кулаками (надо сказать, что это была здоровенная девка), но перепуганный питомец, побегав по партам и между партами, успел выскользнуть в дверь и удрать домой. Учительница грозилась донести на ученика немецким властям, но класс весь заявил ей на это, что она задавала им именно этот рассказ, и довёл её своим упрямством чуть не до обморока. На этом педагогическая карьера сторонницы новых порядков была окончена. В школу она больше не пришла, а через несколько дней она уже сидела в волостной управлении и подшивала какие-то бумажки.
     Однажды во время урока к нам в класс ввалился подвыпивший немецкий солдат. На ломанном русском языке он нам закатил речь, из которой явствовало, что немецкая армия скоро возьмёт Владикавказ (Орджоникидзе) и тогда Советам будет капут. Наша учительница не проронила ни слова. Мы тоже молчали, хотя и не представляли себе стратегического положения Владикавказа, так как не были ещё знакомы с географией. Закончив свой панегирик Вермахту, немец милостиво улыбнулся нам, сказал: "ауфвидер зейн!" и ушёл. На нас эта лекция о международном положении не произвела никакого впечатления, учительница же стояла перед нами белая, как мел, и это нас испугало не на шутку. Она сказала, успокаивая, видимо, больше себя, чем нас: "Это от нас недалеко. И ещё не взяли!" Только гораздо позже дошёл до меня смысл этих слов, полных надежды и отчаяния.
     К концу осени - началу зимы 1942 года немцы стали нервничать. Куда девалась их наглая самоуверенность и тупое самодовольство. Жителей под конвоем начали гонять за село рыть окопы. Мать тоже попала в число работающих. Дед с бабушкой ещё в начале оккупации в своё родное село перебрались, чтобы принять свой конец, если доведётся, в местах, где прожили жизнь. Так что главой дома оставался я. Я научился топить русскую печь, ходил в лес за дровами, рубил их, носил воду, варил суп, привлекая к этой работе всех своих подопечных. Занятия в школе прекратились сами собой.
     Раз уже под вечер, справившись со всеми делами и поджидая мать с подневольной работы, мы сидели на печи и мирно вели свои ребячьи разговоры. По двору промелькнула чья-то тень и я, мгновенно соскочив с печи, бросился в сени открывать дверь, думая что вернулась мать. Но в хату вошёл румынский солдат. Он посмотрел на нас, как на пустое место. Мне не забыть никогда тупое и злобное выражение смуглого, горбоносого лица. Это было лицо уголовника и вора, которому предоставлена свобода действий и который уверен в своей безнаказаности. Пошарив глазами по хате и не найдя ничего ценного (т.к. мы всё это припрятали, закопав в землю, до лучших времён), незванный пришелец стал прикладом винтовки сбивать висячий замок с сундука, стоящего на кухне. Я сделал ему знак, чтобы он обождал и открыл сундук. Там ничего не было, кроме небольшого количества муки, теста и буханки хлеба. Румын забрал хлеб. Потом выплеснул в помойное ведро суп, который я только что сварил и забрал себе чугунок, снял с кровати дерюгу и, связав свою добычу в узелок, направился к двери. Не знаю, как у меня вырвалось слово:"Ауфвидер зейн!" и не знаю, почему я рассмеялся. Мародёр вернулся и дал мне такую затрещину по затылку, что у меня в глазах потемнело. В это время в дом вошла мать. Одно мгновение и она с криком: "Ах ты, сволочь!" с кулаками набросилась на здоровенного румына. Я сам видел как она несколько раз ударила его по лицу и растерянный грабитель, собрав всё-таки свою поживу, ретировался. "Скоро наедитесь, гады!" - такими тёплыми словами провожала его мать у двери.
     Линия фронта приближалась к селу. Теперь уже немцев было в каждой хате человек по десять. Они натаскали в горницу соломы и спали на полу. Офицер распологался на кровати. Мы ютились на кухне. В двух соседних дворах немцы поставили пушки. Возле них громоздились штабеля из снарядных ящиков. На пустой усадьбе напротив нашего дома был установлен зенитный пулемёт на массивном штативе. Помню раз под вечер я был во дворе. Со стороны леса нарастал гул какого-то мотора. Показался самолёт. Он низко пролетел над селом и я различил на его крыльях красные звёзды! Я смотрел на этого посланника родного мира как зачарованный. Помню мне не верилось, что всё это происходит наяву. Это было похоже на сон или на просмотр кинофильма. Но вот вблизи раздались резкие очереди зенитного пулемёта, установленного на пустыре. Он бил по нашему самолёту! Самолёт развернулся и вновь пронёсся к лесу. С него прозвучали ответные очереди. Краснозвёздная машина скрылась за лесом, а на пустыре лежал прошитый очередью фашист. Пулемёт был разбит вдребезги. Впервыена моих глазах был убит человек и, странное дело, я не испытывал никаких чувств, кроме какого-то сладкого, праздничного чувства. Теперь я был уверен, что скоро придут наши. До этого я видел только немецкую технику и меня угнетало её обилие. Разговоры старших о том, что немцы берут верх своей техникой, действовали на меня угнетающе. А тут, в мгновение ока, наша советская техника так расправилась с фашистской, что от неё остались только щепки!